22 апреля, 2017 
adminGWP Бoльшинствo из нaс нe любят думaть или гoвoрить o смeрти — нo нe всe. Для житeлeй oкругa Тoрaджa нa индoнeзийскoм oстрoвe Сулaвeси мeртвыe — чaсть пoвсeднeвнoй жизни.
Внимaниe: нeкoтoрыe изoбрaжeния мoгут пoкaзaться читaтeлям шoкирующими.
В прoстoй, oбитoй дeрeвoм гoстинoй, бeз мeбeли и всeгo с нeскoлькими кaртинaми нa стeнe, нe умoлкaют гoлoсa и пaxнeт кoфe. Этo сoбрaниe в узкoм сeмeйнoм кругу.
«Кaк вaш oтeц? — спрaшивaeт xoзяинa oдин из гoстeй, и нaстрoeниe вдруг мeняeтся. Всe брoсaют взгляд в угoл мaлeнькoй кoмнaты, гдe нa цвeтaстoй крoвaти лeжит стaрeц.
«Всe eщe бoлeн», — спoкoйнo oтвeчaeт eгo дoчь, Мaмaк Лисa.
С улыбкoй нa лицe Мaмaк Лисa встaeт, пoдxoдит к стaрцу и слeгкa пoкaчивaeт eгo. «Oтeц, к тeбe пришли гoсти — нaдeюсь, тeбя этo нe пoбeспoкoит и нe рaзoзлит», — гoвoрит oнa.
Зaтeм oнa приглaшaeт мeня зaйти и пoзнaкoмиться с Пaулo Сириндoй.
Мoй взгляд прикoвaн к крoвaти. Пaулo Сириндa лeжит aбсoлютнo бeз движeния, дaжe нe мoргaeт — xoтя я и тaк с трудoм мoгу рaссмoтрeть eгo глaзa сквoзь eгo пыльныe oчки. Eгo кoжa выглядит oгрубeвшeй и сeрoй и пoкрытa бeсчислeнным кoличeствoм дыр, слoвнo изъeдeннaя нaсeкoмыми. Oстaльнoe тeлo укрытo нeскoлькими слoями oдeжды.
Я дoлгo нe мoгу oтoрвaть глaз, пoкa eгo мaлeнькиe внуки вeсeлo нe забегают в комнату и не возвращают меня к реальности.
«Почему дедушка все время спит?» — игриво смеясь, спрашивает один из них. «Дедушка, вставай и пойдем есть!» — почти кричит другой.
«Тссс… Перестаньте беспокоить дедушку, он спит, — шикает на них Мамак Лиса. — Не то он разозлится».
А теперь интересный факт. Этот человек, Пауло Сиринда, умер больше 12 лет назад — однако это не мешает его семье считать его вполне себе живым.
Приезжим мысль о том, чтобы держать тело умершего человека на виду в своем доме, представляется довольно дикой. И все же для более чем миллиона человек в этой части мира — регионе Тораджа на острове Сулавеси на востоке Индонезии — это вековая традиция. Здесь анимистические верования стирают границу между этим миром и следующим, переселяя мертвых в мир живых.
Между смертью человека и его похоронами могут пройти месяцы, а то и годы. Тем временем родственники держат тела покойников у себя дома и ухаживают за ними, как за больными. Дважды в день им приносят еду, напитки и сигареты. Их регулярно омывают и меняют одежду. У покойных даже есть тазик в углу, служащий им «туалетом».
Более того, умерших никогда не оставляют одних, и в их помещении всегда горит свет, если за окном темно. Родственники боятся, что если не будут надлежащим образом ухаживать за мертвецами, духи их покойных близких будут доставлять им неприятности.
Раньше тела для сохранения намазывались специальными листьями и травами. Теперь, однако, покойникам делают инъекции формалина — консервирующего вещества.
От него в комнате сильно разит химикатом.
Нежно поглаживая отцовские скулы с остатками кожи, Мамак Лиса говорит, что все еще чувствует сильную эмоциональную связь с ним. «Хотя мы христиане, — объясняет она, прикладывая руку к груди, — родственники часто заходят или звонят по телефону — спрашивают, как у папы дела. Потому что мы верим, что он все еще здесь и слышит нас».
Вопреки всему, к чему я привыкла, здесь не боятся мертвых.
Мой собственный отец умер несколько лет назад и был похоронен практически сразу — прежде чем я смогла полностью осознать случившееся. Я до сих пор не до конца справилась со своим горем.
Мамак Лиса
К моему удивлению Лиса говорит мне, что пребывание отца дома помогает ей горевать. У нее есть время медленно приспособиться к его новому состоянию — покойника.
Всю жизнь народ тораджи работает, чтобы нажить себе состояние. Однако вместо того, чтобы стремиться к роскошной жизни, они копят на блистательный уход из нее. Сиринда останется лежать здесь, пока его семья не будет готова попрощаться с ним — как морально, так и финансово. Его тело наконец покинет родной дом во время невообразимо пышных похорон, сопровождающихся грандиозной процессией по деревне.
Согласно верованиям тораджи, во время похорон душа наконец покидает эту Землю и начинает свой долгий и трудный путь к Пуйе — последней стадии загробной жизни, где душа совершает перевоплощение. Считается, что в загробную жизнь душу перевозят буйволы, поэтому родственники приносят в жертву как можно больше этих животных — чтобы облегчить путь покойным.
Тораджи копят средства на эти ритуалы большую часть своей жизни.
Как только денег набирается достаточно, они приглашают друзей и родственников со всего света. Чем богаче был покойник при жизни, тем масштабнее и искуснее эти церемонии.
Я оказалась на похоронах мужчины по имени Денген, который умер больше года назад. Денген был богатым и влиятельным человеком. Его похороны длятся четыре дня, во время которых его родственники приносят в жертву 24 буйволов и сотни свиней. Затем мясо раздают гостям, и все вместе они прославляют прошедшую жизнь Денгена и празднуют его грядущую реинкарнацию. Его сын говорит мне, что похороны обошлись больше чем в 50 тысяч долларов — сумму, в десять раз превышающую средний годовой доход.
Невольно я начала сравнивать эти шикарные, шумные и яркие уличные похороны — с танцами, праздничной музыкой, смехом и, разумеется, кровью — с похоронами своего папы. Для него мы провели маленькую церемонию в узком семейном кругу в маленьком, темном и тихом месте. У меня остались очень грустные и мрачные воспоминания об этом дне — потрясающий контраст с тем, что запомнят об этих похоронах близкие Денгена.
После похорон наконец настает время погребения.
Тораджи редко предают своих мертвых земле. Вместо этого их помещают либо в семейные склепы, либо внутри или снаружи пещер — это горный регион, и их здесь полно.
Эти пещеры — еще одно место, где загробная жизнь переплетается с земной. Протяженность некоторых из них измеряется километрами, в них хранится бесчисленное количество гробов и мертвых тел, а иногда и голые черепа и кости. Друзья и родственники приносят своим покойным близким «самое необходимое» — зачастую деньги и сигареты.
По традиции, появившейся до изобретения фотографии, изображения умерших благородных мужчин и женщин аккуратно вырезаются из дерева. Эти скульптуры под названием тау-тау — в одежде, украшениях и даже с волосами умерших — молчаливые стражи, наблюдающие за нашим миром из другого измерения. В среднем за изготовление каждой нужно заплатить около тысячи долларов.
Но и на погребении все не заканчивается. Физические отношения мертвых и живых продолжаются еще долго — через ритуал, который называют манене, или «очищение мертвецов». Каждые пару лет родственники выносят гробы своих давно почивших близких из усыпальниц и открывают их — для воссоединения с покойниками. На церемониях манене друзья и родственники подносят мертвым угощения и сигареты, а также с любовью омывают их и приводят в порядок. Затем с ними позируют для нового семейного портрета.
Тораджинский профессор социологии Энди Танди Лоло называет это поддержанием «социального взаимодействия между живыми и мертвыми».
После воскресной молитвы я иду вместе с жителями деревни тораджи из церкви к небольшому прямоугольному зданию без окон и с оранжевой черепицей. Это семейный склеп. Ритуальные песнопения вместе с женским плачем создают сюрреалистическую атмосферу.
Это церемония манене для Марии Соло, умершей три года назад — сейчас, по словам ее близких, ей 93 года. В этот склеп ее поместили год назад, и теперь пришло время ей оттуда выйти.
Мужчины выносят красный гроб, украшенный золотыми и серебряными геометрическими узорами. На него близкие члены семьи кладут подношения Марии — листья коки, сигареты, орехи и свежие уши буйволов. Однако прежде чем открыть гроб, предстоит провести еще один ритуал — принести в жертву буйвола.
Наконец гроб открывают, и снова воздух наполняет резкий запах мускуса и формалина. Тело маленькой старой женщины неподвижно лежит внутри. Ее седые волосы аккуратно зачесаны назад, обнажая тонкое лицо. Рот и глаза ее приоткрыты, и серая кожа делает ее больше похожей на статую, чем на мертвую женщину.
Что чувствуют дети при виде своей матери в таком состоянии? Ее старший сын, бизнесмен в бейсбольной кепке, сейчас живущий в столице Индонезии Джакарте, кажется очень спокойным. Он говорит мне, что его это совсем не беспокоит, — более того, это напоминает ему, какая его мать терпеливая и как сильно она его любит.
Как и семья Пауло Сиринды, родственники Марии Соло все еще говорят о ней в настоящем времени, будто она и не умирала.
Как только на виду появляется тело, атмосфера горя и напряжения исчезает. Даже я перестаю нервничать.
Еще одна гостья — особенно близкая Марии Соло — Эстерсобон, ее невестка. Она говорит мне, что церемония манене облегчает ее горе и помогает оживить воспоминания, связанные с давно ушедшими близкими.
Я говорю Эстерсобон, что хочу запомнить своего покойного отца таким, каким он был при жизни, и что я боюсь увидеть его мертвым, ведь это изменит мои воспоминания о нем. Однако Эстерсобон настаивает, что их воспоминания это никак не меняет.
Как только все провели с Марией некоторое время и сфотографировались на память, пришло время завернуть ее в белую простынь — как символ смены одежды. Во многих деревнях люди целиком меняют одежду и даже совершают с телом прогулку по деревне.
Однако эта практика постепенно исчезает — со временем более 80% тораджи отвернулись от анимистической религии предков — алук тодоло — и стали христианами. Мало-помалу старые традиции меняются.
И все же христианство и алук тодоло всегда сосуществовали вместе — со времен пришествия христианства в этот регион. Энди Танди Лоло рассказывает, что когда меньше столетия назад сюда прибыли первые голландские проповедники, они пытались запретить все анимистические религии.
Однако к 1950-м годам они поняли: чтобы заставить тораджи принять новую веру, придется проявить гибкость и позволить им продолжать проводить свои ритуалы.
Во всем остальном мире эти традиции могут показаться дикими. Однако возможно, что стоящие в их основе принципы не столь отличаются от других культур. Многие из нас пытаются не забывать своих умерших. Тораджи просто подходят к этому совсем иначе.
Этот материал является частью сезона Всемирной службы Би-би-си «Истории из жизни» (Life stories).
Опубликовано в рубрике